Он вскочил с качелей и кинулся вслед за дочерью. Она сидела на камне, подтянув колени и положив на них подбородок. Глаза блестели от слез. Он приподнял ее, сел сам и усадил к себе на колени.
— Вы мне нравитесь, Тед, — выдавила сквозь слезы прижавшаяся к нему бедняга. — Правда-правда. Только я хочу, чтобы все было, как раньше. Хочу, чтобы папа… Грег снова был моим, чтобы вы были маминым другом, а бабушки и дедушки любили меня и мама перестала плакать…
А я хочу, вторил ей в мыслях Тед, чтобы ты и мама были моими и чтобы все это перестало причинять нам боль!
Гладя расплакавшуюся дочь по волосам, прижимая ее к себе, он чувствовал биение детского сердечка.
— Ты прости меня, Кэтти, — удрученно шептал он. — Как бы я хотел, чтобы все было хорошо, чтобы все мы были в конце концов счастливы. Я не знаю, как все обернется, как все будет у нас с твоей мамой, у нас с тобой. Я знаю только, что хочу проводить с тобой все свое время. Хочу знать, что это такое — быть отцом и иметь дочь.
Они сидели прижавшись друг к другу. Слезы девочки высохли, и она выглядела счастливой, счастливой, впервые оказавшись в отцовских объятиях. Детский голосок журчал тихо и мечтательно:
— Я тоже хочу узнать, что это такое — иметь настоящего и живого папу…
Субботний вечер был необычно тихим, душным, безветренным. Подобное затишье предшествовало буре. Метеорологи предсказывали грозу и ураганный ветер, и Дорис уже слышала редкое отдаленное погрохатывание то ли грома, то ли артиллерии — она не знала, да и не заботило это ее. Какая там еще погода, когда разваливается вся жизнь. Не буря, а настоящее торнадо уже пронеслось час назад над ее головой!
…Сегодня была первая из череды суббот, в которую они с Кэт не наслаждались ставшим уже ритуальным ланчем в пиццерии. Тед заехал за дочерью около одиннадцати и повез ее в Огастон. Дорис проводила их, села в свою машину и направилась на северо-восток, в Флоренсвилл.
К своим родителям.
И к Тейлорам…
Вернувшись домой, она потерянно побродила по пустым комнатам, вышла на веранду и забралась в гамак, изнывая от духоты.
Взгляд остановился на быстро тающей солнечной полоске мрачнеющего неба, слух тревожно улавливал каждый звук замершей в предгрозовой тишине природы.
Сверкнула молния.
Ей и раньше нравилась гроза, и она часто наблюдала за ней из гамака со свернувшейся рядом калачиком дочерью. Гром когда-то напугал Кэт, когда она была поменьше, и каждую следующую грозу малышка испуганно прижималась к матери. Со временем она преодолела свой страх, но до сих пор ей было спокойнее пережидать ярость разгулявшейся стихии, уютно пригревшись в материнских объятиях.
Все это было раньше, а теперь…
Вчера вечером, когда дочь вернулась после обеда с Тедом, она прошла прямо в свою комнату, не сказав ни слова. А сегодня утром никак не реагировала на попытки разговорить ее. Проглотила свой состоявший из одного мороженого завтрак перед телевизором, оделась и в ожидании Теда вышла поиграть с Сэмом. Она даже не попрощалась, садясь в машину.
"Я никогда не буду снова любить тебя".
Сколько может гневаться маленькая девочка? Эта мысль не оставляла ее в покое. Долго ли будет ненавидеть ее? Прошло лишь сорок восемь часов, как дочь все узнала, а ощущение такое, будто — целая жизнь. Они всегда были безгранично близки и тем труднее сейчас переносить этот разлад.
Снова раздалось грохотание, на этот раз ближе и продолжительнее. Определенно гром. Гроза приближалась. Она печально отметит конец одного из худших дней в жизни Дорис.
С другой стороны дома послышалось ровное гудение хорошо отрегулированного автомобильного двигателя, потом хлопанье дверок. Прибыли дочь и Тед. Дорис знала, что он обязательно проводит Кэт в дом, и так она увидит его хоть на минутку. Ей и хотелось этого отчаянно, и одновременно было страшно, что боль от встречи окажется невыносимой.
Разумеется, первой из-за угла показалась дочка, следом — Тед. На ней была новенькая бейсбольная кепочка, а в здоровой руке — целая куча подарков. Похоже, первая вылазка с Тедом в роли отца прошла удачно.
Дорис была обижена, что ее не догадались пригласить. Она бы и не поехала — ее вовсе не интересовали старинные пушки форта в Огастоне, но само приглашение было бы приятно.
Она уже сидела в гамаке и, откинув волосы с лица, тихо приветствовала их:
— Хэй, Кэт, Тед.
Дочь распахнула на веранде дверь из металлической сетки и поспешила прямо в дом, даже не взглянув на мать, а лишь приостановившись, чтобы бросить отцу через плечо:
— Спасибо за поездку, Тед, и за подарки. До скорого!
— О'кей. — Тед осторожно прикрыл дверь на крыльцо в тот момент, когда Кэт с шумом захлопнула кухонную, и остановился, как неприкаянный. Ну, конечно, он, как и дочь, не желал оставаться с ней наедине.
Дорис опять прилегла в гамаке. Она не стала бы упрекать Теда, если бы и он тихо и молча улизнул, но ему вроде и не хотелось уходить. Засунув руки в карманы, он подошел к плетеному креслу-качалке, поставил ногу на нижнюю перекладину и стал со скрипом покачивать.
— Мы пообедали на обратном пути, — наконец проронил он.
Не поворачивая в его сторону голову, Дорис кивнула. Так оно и лучше — теперь не придется готовить обед, который дочь все равно не разделила бы с ней, а самой есть не хотелось.
— Мы осмотрели огастонский форт, прокатились на катере, побродили по сувенирным лавкам для туристов.
— Ей наверняка все понравилось.
Женщина почувствовала на себе пристальный мужской взгляд. У нее возникло ощущение, что даже в полутьме он мог разглядеть ее лучше, чем ей хотелось бы. Не очень-то хорошо она выглядит последние два дня — и нервы, и слезы, и эта сердечная боль…